Пару недель назад друг позвал меня на концерт «Метели» — панк-группы, за которую когда-то брался Юрий Бардаш, который, перед тем, как уйти в пучину семейных разборок, увидел в совсем молодых пацанах и грязном панке, что они исполняют, перспективу. Да и сама панк-музыка имеет все шансы постепенно вытеснить рэперов с главных сцен музыкальных фестивалей. Первым звонком стала «Пошлая Молли» (которую хоть и сложно назвать чистым панком, но прецедент все же был создан) с их школьными откровениями, а музыканты постарше и посерьезней ждут своего момента не первый год. Ведь панк-музыка с самого начала нулевых не выходила у молодого слушателя на первый план.
На том самом концерте «Метели» все внимание публики перетянула другая группа — «Кружок» запомнился не только cолисткой (и по совместительству басисткой и горнисткой) со стальным прессом, безумным взглядом и горном, в который она выдувала всю свою ярость.
Музыка коллектива, которую они сами поначалу назвали панк-шансоном (а теперь предоставляют журналистам заниматься определениями жанра) заставляет прыгать и слэмиться даже людей за 30, а их музыкальные познания позволяют им проводить панк-лектории, погружая слушателей в историю вопроса с самых неожиданных сторон.
Оказалось, что музыканты — не 20-летние фрешмены, а взрослые люди серьезных профессий и четких взглядов на жизнь. Например, девочка в топике оказалась известной журналисткой Серафимой Питерской (в девичестве Скибюк), чьи интервью я читал в промежутках между пьянками в студенческой общаге, и которую панк спас от затяжной депрессии.
Разговор с ней получился долгим, полным воспоминаний и лирических отступлений.
«Были случаи, когда двухчасовой разговор не записывался — диктофон на втором айфоне мог запросто сбросить длинную запись после нажатия кнопки «стоп» — так было в один из пяти дней, когда я беседовала с Эдом Ратниковым», — Сима начинает рассказ с упоминания лютого интервью для Rolling Stone с главой концертного агентства TCI, который привозил в Россию Limp Bizkit и Korn.
«Для меня встречи с Эдом были постоянным испытанием — у него тяжелая энергетика. У меня тогда уже был опыт интервью — с Венсаном Касселем, Дарреном Аронофски, и другими, но то короткие встречи с разговорами на свободную тему для ноунейм онлайн-сми. А тут огромный, на четыре полосы, материал для «Rolling Stone», сразу и такой фак-ап. Дома я набросала по памяти то, что услышала, и со спокойной душой отправила Эду на правку.
Через пару дней мы встретились с подружками по универу, чтобы отметить их выпуск и — заранее — будущую публикацию моей первой большой статьи в журнале мечты. Тут приходит письмо от Эда, что-то в стиле «ты сука и дрянь, какого хуя понаписала? Я таких профессионалов в гробу видал!» Я еще не знала, что школа журналистики RS будет одной из самых серьезных в моей жизни, и подобная коммуникация — часть работы. Короче, для меня нечто подобное и сейчас сильный стресс, уже не говоря о том времени, когда я была, как сейчас говорят, фрешменом — я постаралась исключительно вежливо ответить и всё, что грешило против фактов, поправить. Статья вышла громкой и переменила мою, так сказать, журналистскую карьеру.
Мне ужасно помогло, что Саша Кондуков (главред RS) всегда был на стороне журналиста (он вообще любил шутить, что, если герой не ругается на тебя, значит, статья так себе), потому что за время нашего сотрудничества с RS мне несколько человек желали смерти. Например, композитор Николай Рыбников, продюсер Ларисы Долиной (вместе с самой Ларисой Долиной), — уже не помню, кто из них мечтал меня расстрелять, а кто сжечь. Отдельный и самый печальный, наверное, случай — интервью с Людмилой Гурченко, которое я сделала за полгода до ее кончины. Сегодня, может быть, я поступила бы иначе, но тогда я народную артистку не пощадила, не пыталась выставить в каком-то выгодном свете. Напротив, обратила внимание на все нелестные детали, что видела и слышала. Реакция была бурной. Интервью вышло посмертно», — немного с грустью вспоминает Серафима свои опыты в интервью, за которые ей грозили судом, расправой и проклятиями.
Как так вышло, что журналистка, пишущая о культуре и музыке в частности, взяла в руки бас-гитару, горн, начала петь песни и рубить первобытный панк-рок?
Ох, это долгая история, приготовься слушать. Короче, во-первых, я не пишу музыкальных рецензий — в сети можно найти сравнительно небольшое количество моей музкритики. Любимые жанры — интервью и репортаж. А работала я в куче разных СМИ. Уж и не знаю, почему люди запомнили меня именно как журналистку Rolling Stone. Продолжая писать для RS, я пошла заканчивать РГГУ — мама убедила доучиться оставшийся год. Неохотно выполнив обещание, я стала работать в Интерфакс. Здесь мне опять повезло с главредом, Надей Седовой: несмотря на то, что это федеральное информагентство, в редакции были свободолюбивые настроения, и мне удавалось писать довольно-таки оппозиционные тексты.
Потом, когда отгремела Болотка, я на полгода уехала учиться в Квебек — поступила в магистратуру РГГУ, чтобы поехать по обмену. После вместе с канадским другом пересекла всю Канаду на «Грейхаунде» (чиповые автобусные линии Северной Америки), а следом отправилась в Бостон и Нью-Йорк. За пару дней до возвращения в Москву мне в фейсбуке на глаза попалась вакансия: Look At Me и FURFUR искали редактора-корреспондента (как потом выразится Вася Эсманов, чтобы «писать ебалу про культуру»).
А надо сказать, в период работы в Интерфаксе я высмеивала хипстерские издания вроде Thе Village, которые тогда казались мне чем-то несерьезным. Но за время проживания в Канаде я уже узнала, что такое FURFUR — московский друг прислал мне статью Юрка Катовского и Саши Сколкова о том, как они бухали со студентами Бауманки. Это всё было написано довольно бодро и остроумно, издание говорило легким языком на любые совершенно темы, не в пример другим актуальным СМИ. Я чётко поняла, что это та журналистика, которой мне не хватает. Отправила письмо, и на следующий же день по возвращении в Москву пошла на собеседование, где и познакомилась с Васей, с двумя авторами той статьи про Бауманку, а также впервые увидела Мишу (тоже вокалист и басист «Кружка» и по совместительству муж Симы, — прим.А.М.) — он тогда был дизайнером в Фурфуре. Кстати, Юрок Катовский сейчас устраивает вечеринки РаРаТрак и поет в группе «Екатерина». Слышал? Отличная группа.
Юра как шеф-редактор поручал мне задачи, которые меня бесили, и от этого внутреннего протеста, наверное, тексты и выходили толковыми. К примеру, послушать все альбомы «Бутырки» и написать обзор.
Я страшно злилась: среди как бы интеллигентных людей, к которым я себя в то время причисляла, распространено мнение, что шансон — говно собачье, хуйня из-под ногтей, что это противно и стыдно. Три дня я слушала «Бутырку» — прокрутила все альбомы по несколько раз. И что-то внутри меня сломалось. Я вспомнила, как в детстве, наряду с пластинками Агузаровой, слушала Александра Новикова — «Вези меня, извозчик», «Похороны Абрама», — а ещё снималась в клипе Шуфутинского «Московское такси» (мои родители по образованию актеры. В девяностых в театре было очень плохо с финансами, и многие уходили в другие профессии, в том числе и на «Мосфильм» кастинг-директорами. Так я попала в этот смешной клип).
Короче, на третий день пришло понимание, что я, вероятно, ошибалась в своем снобизме по отношению к шансону, также, как раньше ошибалась насчет Look At Me. Я ушла из «Фурфура» через год, в 2013-м — мы с Мишей уже встречались и горели желанием сделать что-то свое. Но еще не музыкальное. Испытывая любовь к Хармсу, Введенскому и прочим ОБЭРИУтам, мы хотели сделать своё абсурдистское издание. Желание вылилось в журнал «12Крайностей». Параллельно я бралась за разную работу — успела побывать пиарщиком в «Республике», редактором в Vogue (адская работа), дальше старалась брать уже какие-то задачи на удаленку, так как становилось ясно, что я очень привередлива в отношении того, с какой командой плечо к плечу работать.
К выпуску третьего номера «12К» я пережила депрессию — в таком состоянии ты живёшь на автопилоте, не помня, для чего родился и кто ты такой, и не можешь совершать какие-то совершенно элементарные действия, такие как встать с кровати и выйти из дома, уже не говоря о том, чтобы вычитывать чужие (талантливые или плохие плохие) тексты. Я помню, что в какой-то момент в «важном» накопилась гора непрочитанных писем и неотвеченных текстов, на которые мне страшно было смотреть, не то что думать о редактуре. Мише было тоже психологически тяжело. Мы почти целиком придумали четвертый номер, предложили классным авторам для него написать, но поняли, что делать его пока не готовы. В сентябре 2015 года, не выдержав и трех месяцев в душегубке, я буквально сбежала из Vogue — дальше случилось, как у анекдотичного мужика с кризисом среднего возраста: я ушла с престижной работы, купила гитару, за месяц перепробовала много всего — от походов к психотерапевту до занятий балетом.
В тот момент я, как и сегодня, активно писала о занятиях спортом — хорошо помню вечер, как сочиняла обзор на ЗОЖ-приложения, запивая это двумя бутылками вина. Той осенью мы с Мишей бросили пить. Покончив с алкоголем, Миша предложил заняться музыкой: у него уже была школьная панк-группа Helter Skelter с Олегом Коронным, а я с детства пою — нигде не училась, но заткнуть меня было сложно. Поскольку петь на сцене было моей потаённой мечтой, я согласилась. Сразу вспомнила Сашу Васёва, моего друга-журналиста, с которым познакомилась еще в 2007 году, работая на ВГТРК в программе «Большие». Сашка с восьмого класса стучал на барабанах, и я сказала Мише: «Я знаю абсолютно ебнутого ударника, нам нужен только он». Так нас стало трое. В августе 2017 года к нам присоединился Лёха, наш третий (и, надеюсь, последний) гитарист, очень искренний яркий парень, которого мы просто обожаем.
Как вы пришли именно к такому стилю во времена, когда панк-сцена находится не в самом лучшем состоянии?
Все упирается в энергетику. В 2015 году, за месяц до завязки, мы сильно напились и пошли к нашим друзьям на репбазу продолжить банкет. Парни, Антон Брунов, уже упомянутый Юра Катовский и Андрей Митрошин, наши бывшие коллеги по ЛЭМу, собрались, чтобы репетировать и сочинять песни для своего нового проекта (славной «Екатерины»). Репа проходила в расслабленном темпе, нам с Мишей не возбранялось брать в руки инструменты; дорвавшись до микрофона, я победила стеснение и спела жёстким гроулингом. Потом прочитала импровизированное стихотворение, — ребята одобрительно кивали. Дойдя до дома, я уже понимала, что это было одним из самых сильных впечатлений за последние годы.
Стало сразу ясно, что с панка мы и начнем. 1 ноября у нас была первая репетиция, куда ударник Саша, недавно ставший папой, прибежал, разрываясь между музыкой и семьей. Сейчас он выступает в маске, но под ней скрывается безумное выражение лица — именно его я вспомнила, когда звала его в группу.
Первое время тексты писала, в основном, я, а музыка рождалась в джемах. Стилёк свой назвали панк-шансон — сейчас это название уже не актуально для нашей музыки, а тогда мы вынесли мозг всем, особенно тем, кто в этом стиле уже играл. К тому времени уже существовал фестиваль «Боль»: в 2015 мы участвовали в нем с «12К», поэтому уже знали, кто такие Sonic Death, Jars и Lucidvox. Нам, как и многим, кто это видел, было совершенно очевидно, что панк-сцена, может, и не такая массовая, как рэп-сцена, но она есть и она развивается. Кстати, в 2015 же году рэп вернулся на пьедестал впервые с моего детства.
На какой музыке ты росла?
Моей музыкальной эрудицией поначалу занимался папа, поэтому первым гигом был концерт Nazareth, вторым — «Воскресенье». В 1998 году мы с папой ехали в машине, когда он поставил Тупака и сказал: «Это гангста-рэп». Мне было восемь лет, когда старшеклассники просили у меня моднейший альбом Линды «Ворона». Им он нужен был для дискотеки, а я ставила под него танец на утреннике в начальной школе. Когда мне было десять, в моей жизни навсегда появился Леонид Фёдоров и АукцЫон. В 16 лет я любила хиппарей и обожала голос Грейс Слик из Jefferson Airplane, потом были Portishead, Трики. Повальная любовь к первым альбомам Эминема меня не миновала, в более взрослом возрасте это переросло в увлечение андеграундным хип-хопом — от Aesop Rock, The Streets, Sage Francis, Buck65 и Zion I до всяких независимых американских и европейских лейбаков, музыканты с которых выкладывали свои вещи на только появившийся Bandcamp.
Естественно, меня не избежала попсовая волна. В те же десять лет, слушая АукцЫон, я с удовольствием косплеила Эмму Бантон из Spice Girls. Была даже комичная история: в тот же год подружки поехали на концерт Hi-Fi и позвали меня с собой. Папа был мрачнее тучи, но вызвался меня подвезти. Перед тем, как отпустить меня, уточнил: «Ты точно хочешь туда? Может, лучше поедем в Баскин Роббинс?» Я сгорала от стыда, потому что мне хотелось на Hi-Fi, но мороженого хотелось больше. И мы поехали в Баскин Роббинс. Позднее папа признавался, что сделал это, чтобы моим первым концертом было выступление группы Nazareth.
Я долго стыдилась этих детских воспоминаний и пристрастий, но сейчас понимаю, что слушать одновременно Burzum и Лану Дель Рей — норм. Вообще, учеба на историко-филологическом РГГУ отучила меня быть снобом: поступив туда эрудированной девочкой, испортившей зрение на полуночном чтении книжек, я скоро поняла, что другие студенты в начитанности и любви к учебе меня превосходили. Поэтому, как завещал Кендрик Ламар, «Bitch, be humble!»
Кого из музыкантов ты можешь назвать своими вдохновителями?
Есть много вокальных влияний: Portishead, Grace Slick, Shocking Blue, Karen O из Yeah Yeah Yeahs, Cocteau Twins, Omar Rodrigues Lopez, Nick Drake, Seal, Can, CocoRosie, даже Майя Кристалинская. Понятно, Агузарова.
В целом, влияний выше крыши, у меня как и других артистов для всего открыты уши — от скрежета ключей в замке до пения бомжа в переулке. Любую удачную находку торопишься сразу себе присвоить и переиначить. Услышишь какой-нибудь особенный вокальный закидон, и сразу хочешь так же. Например, связка между вокалом Seal и украинским певцом Constantine очень прослеживается мощная, и в обоих случаях вокал вызывает восторг.
А из панк-движа есть примеры?
Нет, есть Angelic Upstarts, Burzum и Bad Brains, но это, соответственно, cка, блэк-метал и хардкор. Ну и прото-панк а-ля Игги Поп.
Ну и, само собой, что из рэпа сейчас слушаешь?
Так, чтобы прямо следить, — Антоха МС, ATL. Из зарубежных люблю Vince Staples, Aesop Rock, Кендрика Ламара. И куча всего, что попадается на глаза.
Учитывая твой опыт в изданиях вроде Look At Me, не могу не спросить, как относишься к хипстерским группам вроде Motorama, Pompeya, On-The-Go?
Это не мои любимые группы, я никогда не была инди-гёрл. Мне нравился стиль, атрибутика, пара песен «Death Cab For Cutie» (кого вообще не коснулась в «нулевые» любовь к занудному «Information travels faster»?), «Brian Jonestown Massacre» (Open Heart Surgery, ребята!), dEUS и других. Но всегда в музыке я ищу надрыв — когда в человеке что-то сломалось, но он продолжает идти (скажем, как сейчас делают «шумные и угрожающие выходки» и «4 Позиции Бруно» — последних мне больно слушать, но это очень хорошо). Меня восхищает безумная энергия, которая так и прет.
Тот же Роллинг воспевал Franz Ferdinand, Bloc Party.
Это не мое.
В начале нулевых панк-музыка обязательно привязывала к политике. Артисты всегда представляли тусовку либо антифашистов, либо правых, либо околофутбольный движ.
Социальный посыл был неотделим от музыки. Нашел бы «Кружок» своего слушателя в те годы?
В нашем квартете у всех либеральные взгляды. Я хожу на митинги, не могу спокойно смотреть на то, что происходит в нашей стране. Я не считаю, что искусству и политике не по пути, как толкуют некоторые. Полная хуйня: рок всегда был музыкой против войны, панк — смотря какой и смотря где, — но оба направления тесно связаны с происходящим на планете. Если я была такой же, как сегодня, но в «нулевые», то, возможно, во что-то бы «вписалась» — по своей натуре я человек боевой и если есть вопросы, заднюю включать не привыкла. Но, думаю, как группа мы бы в то время не сыгрались, поскольку у нас бы были разные степени представления о том, как далеко мы можем в своей протестности зайти.
Как ты относишься к бойкоту «Нашествия» со стороны молодых музыкантов вроде «Пошлой Молли» и Монеточки? И стоило ли вообще им выступать перед стареющими говнарями?
Я полностью поддерживаю нежелание музыкантов играть на фоне милитаристских лозунгов и танков, потому что меня раздражает политика нашего государства: мне не нравится, что патриотизм приравнивают к желанию воевать и проводить вооруженные операции в странах Ближнего Востока и в Украине. Так что я вполне понимаю отказ музыкантов от участия. С другой стороны, невозможно не знать о том, что все эти годы фестиваль поддерживает Минобороны, что там уже кучу лет стоят танки и летают боевые самолеты. Получается, они знали и, тем не менее, согласились участвовать. Если вы такие антимилитаристы, зачем было соглашаться on the first place?
Но для современных артистов, всё-таки, есть более подходящие ивенты — «Пикник Афиши» или те же «Боль»-Motherland (они, может быть, однажды тоже вырастут до размеров какого-нибудь «Максидрома», — кстати он еще существует?).
Ну а то, что говнари… Все они приезжают послушать «Сплин», потому что в детстве во дворе пели их песни (это и со мной было — даром что этим песням уже тогда было лет десять-двадцать). Думаю, то, что молодые музыканты участвуют в старперских мероприятиях — это хорошо. Это своего рода ликбез и способ позволить взрослым людям подольше не стареть (как еще они узнают о тех же «ПМ» и «Монеточке»?).
Ты находишься в отличной физической форме. Как поддерживаешь? Бег? Фитнес?
Бег был раньше, я даже была главредом журнала о беге Stride Mag; но теперь это не основной вид спорта.
Ещё до завязки с алкашкой мы с Мишей всегда любили спорт — и сегодня занимаемся зарядкой каждый день. Пресс, приседания, отжимания, Миша еще и на турнички ходит. Сейчас катаемся на скейтборде — я, правда, плохо — даже «олли» сделать не могу. А еще я обязана своей генетике: то, что я своими пятью упражнениями поддерживаю такую форму, другим дается намного сложнее.
У панков из FPG есть знаковая для меня строчка: «Первый шаг к свободе — выход из толпы». Как ты относишься к этому?
Саму песню я не слышала, но если говорить о конкретной строчке, это абсолютно про меня. Это выбор свободного человека.
