Группа «Альянс» в этом году отмечает свое 40-летие — за этот период коллектив бросало от новой романтики к этнической музыке и обратно. Несмотря на это, культовый коллектив не собирается останавливаться и готовится выпустить в этом году очередной альбом — в том числе о нем мы и пообщались с фронтменом «Альянса» Игорем Журавлевым.
Помимо этого, музыкант поделился воспоминаниями о неожиданной встрече с сотрудниками КГБ в день рождения Гитлера и работе на советской стройке, а также раскрыл, чем всех так привлекает музыка 80-х и надоела ли ему песня «На заре».
В начале 80-х вы попали в печально известный черный список запрещенных групп в СССР. Как часто вы вообще тогда сталкивались с КГБ?
Со спецслужбами мы столкнулись всего один раз в андроповское время — это случилось 20 апреля 1983 года, в день рождения Адольфа Гитлера. Мы с Андреем после гастролей решили встретиться на Пушкинской площади. У нас была такая традиция: зайти в Елисеевский, взять бутылочку и отправиться в какой-нибудь переулочек, на лавочку — посидеть, помечтать. Мы не знали, что это был день рождения Гитлера. Нас просто свинтили на Пушкинской молодые люди с комсомольскими значками и в характерной одежде.
Мы прошли дворами в какой-то подвал с огромным портретом Дзержинского. Нас развели по разным комнатам и стали расспрашивать, кто мы такие. У меня тогда были длинные волосы, а у Андрея — модненькая причесочка с челочкой. Позднее выяснилось, что в этот день намечалось какое-то противостояние между хиппи и неофашиками. В результате этим юным “оперативникам” дали задание всех более-менее похожих на ту или иную группировку брать.
У меня проверили руки и ноги — нет ли следов уколов. Меня спасло, что у меня в сумочке были фотографии с фестиваля в Долгопрудном. Пришел взрослый дядька и сказал: “Ну, вы чего, кого вы взяли?”. Посмотрели фотографии, где я на сцене с длинными волосами. Я говорю: “Я просто музыкант, у меня длинные волосы, вы не понимаете, что ли?”. В общем, нас отпустили. Это единственный случай, когда мы столкнулись с силовиками. Но все было очень культурно и вежливо.
Надо понимать, что сделать концерты тогда было невозможно. Частное предпринимательство было запрещено в Советском Союзе. Если ты хотел концерт, то нужно было действовать через филармонию, Москонцерт, Росконцерт. Мы не могли просто взять и выступить, где мы хотим — это было запрещено по закону и все сталкивались с этим, отсюда все эти подпольные концерты, кухонные разговоры и диссидентство.
Из-за запрета концертной деятельности «Альянс» как раз временно и прекратил своё существование в 1984 году?
Там много причин было — и эта тоже. И тот список, и семейные причины были у Сергея Володина.
Чем вы занимались последующие 2 года до возрождения группы с началом Перестройки?
Почти год я проработал геодезистом на стройке в Москве на Хлебозаводском проезде (строительное управление 242). Построили мы один дом, второй, потом я волею случая повстречал в автобусе приятеля Диму Головицкого, с которым мы дружили еще со школы. Он сказал: “Я ухожу из кабака, не хочешь на мое место?”. Господин Случай так распорядился — я попал в ресторан, сначала в “Охотничий” на Ботаническом саду, а потом в “Белград” на Смоленке. Ушел со стройки, потому что там было бесперспективно — зарплата маленькая, а работать надо от звонка до звонка. Вообще, на стройке советских времен царила довольно унылая атмосфера — сейчас там гораздо веселее.
Тогда же вы познакомились с Олегом Парастаевым?
Нет, еще в 80-м, когда Олег пришел из армии — нас познакомил Коля Силонов, наш световик, бухгалтер и архивариус. Мы все вышли из пенатов геодезических-топографических — и Олег, и Коля. А в 86-м году я Олегу предложил присоединиться к группе.
На записанном с Олегом Парастаевым “Альянсе 87” можно услышать влияние Depeche Mode, Duran Duran, Tears for Fears. Где вы доставали синтезаторы и драм-машины для создания такого звучания?
Олег очень хорошо зарабатывал тогда. Помимо того, что он был очень музыкален, он еще обещал нам помочь с этим делом. Он нам купил много чего. Доставали из заграницы — здесь продавали втридорога, а мы покупали.
Почему в тех ваших песнях нет каких-либо примет позднесоветской реальности, несмотря на весь их освободительный пафос?
Наш стиль — неоромантик, а романтизму соответствуют не какие-то конкретные вещи, а отстраненные, абстрактные, отсюда и непривязанность к современной действительности. Романтика затрагивает проблемы, вечные в человеке — например, проблему свободы. Не свободу выбора, как нам навязывают — она есть всегда и дана нам при рождении. Когда говорят, вот, не было свободы выбора в Советском Союзе — нет, выбор был всегда! Быть или казаться, в театр пойти или в музей — всегда есть выбор. Свобода — это возможность меняться. Вот это ближе всего к романтике. Об этой свободе, наверное, мы и поем.
Отчасти нам все-таки хотелось что-то поменять и в окружающей среде. В 10-м классе у меня родилась такая мысль, что я не смогу мир посмотреть, потому что существует железный занавес. Это было горькое, тяжелое чувство — что мы изолированы от окружающего мира, и нет возможности куда-либо поехать.
Многие ли песни из альбома “Космические сны” были написаны во время работы над “Альянсом’87”?
Нет. Чуть позже родилась песня “Ночь сомнения” — но это 1988-1989 годы, это уже немножко позже. Вот она — из старых песен, которые мы никак не могли записать и наконец-то издали в “Космических снах”.
После ухода Парастаева из группы вы отошли от “новой романтики”, обратившись к русскому фолку и арт-року. Как это произошло? Ведь и Борис Гребенщиков в начале 90-х одновременно с вами выпустил тот же “Русский альбом”.
И у Жанны Агузаровой “Русский альбом” вышел! Мне кажется, этот ветер задал за пару лет до этого Василий Шумов и группа “Центр”, которая выпустила альбом “Сделано в Париже”. Там есть песня “Все наше навсегда”. Это был такой перпендикуляр к мейнстриму, общему ветру — Перестройке, “Перемен требуют наши сердца”, надо, мол, все разрушить, качнуть этого колосса на глиняных ногах, под названием Советский Союз, чтобы он рухнул — а там посмотрим. И вдруг дует перпендикулярный ветер — “Все наше навсегда”, где перечисляются Калашников, Курчатов, Пушкин. Это было ново и не в струе. А потом стали подтягиваться другие — и БГ, и Жанна, и мы. Но мы подтянулись с совсем другой стороны — с этнической.
Судьба меня свела с Сергеем Старостиным, который дал мне этнический материал по моей просьбе. Когда мы с ним были на Оке вместе летом, я познакомился и углубился в аутентичную этническую русскую музыку. Это очень сильно повлияло на меня.
На ваших концертах звучит и нью-вейв, и русский фолк с альбома “Сделано в белом”?
Вот как-то сосуществует — хотя, казалось бы, несовместимые вещи. Мы попытались на альбоме “Сделано в белом” совместить урбанистическое с этническим — с деревенской музыкой. Мне кажется, нам это удалось. Знаете, была же смычка пролетариата и крестьян в Советское время.
На грядущем концерте со “Сделано в белом” будет целый блок. Мы хотим вообще показать всю ретроспективу “Альянса” — что нам удалось сделать за 40 лет, такая идея была и есть. Можно ждать песен, которых вы больше никогда не услышите.
Мы только сейчас приступили к новому альбому — при удачных обстоятельствах он будет готов к осени. Это снова будет неоромантика, мы остаемся в том же стиле. Думаю, концептуально альбом будет даже шире, чем “Космические сны”. Там будет пара песен 90-х годов Сергея Володина, которые никто никогда не слышал живьем. В силу того, что Сережа ушел от нас в вечность, мы раскапываем его песни. Но в основном будут новые.
Почти одновременно вместе с “Альянсом” в конце 10-х воссоединилась для выступления на фестивале “Боль” группа “НИИ Косметики” — один из самых диковинных перестроечных коллективов. Часто ли вы пересекались с его участниками?
Мы пересекалиcь — нечасто, но пересекались. Откровенно говоря, ничего не думаю. Потому что я, к своему стыду, не могу даже вспомнить ни одну из их песен.
Постепенно переоценивается наследие ВИА — тому доказательство недавний гид “Афиши” по советской эстраде. Изменилось ли за 30 лет ваше отношение к таким коллективам?
Дело в том, что даже если выпускал какой-нибудь ВИА пластинку с 10 песнями — из них можно парочку найти очень хороших в музыкальном смысле. Например, я иногда с удовольствием слушаю диск-гигант ”Любовь огромная страна” “Веселых ребят”. У “Песняров” можно найти несколько хороших песен, у каждой группы что-то было. Я и сейчас это слушаю — но лишь 10-15 процентов, из того, что они исполняли. Остальное все было “протокольное”. Мы скорее относились к ним немного высокомерно, рассматривая как придворных. Нам хотелось, чтобы музыка, которую мы делаем, была честной.
Когда слушаешь песни гражданского содержания какого-нибудь ВИА “Пламя” про БАМ (Байкало-Амурская магистраль, железная дорога в Восточной Сибири и на Дальнем Востоке — прим. ред.), или “На дальней станции я сойду”, то понимаешь, что музыкантов самих от этого тошнит. Поэтому у нас к ним было такое отношение, не то чтобы презрение — “ну, все с ними ясно”, у них художественный руководитель, который задает им песни, у них обязаловка, 70% песен от членов Союза композиторов, а своих песен имеют право исполнять только 20-30% от общего числа. Такая министерско-суконная возня.
Мы хотели в этом плане свобод — ну в творчестве то можно быть свободным! Этим и занимались группы в рок-лаборатории. Мы хотели подвинуть ВИА — ведь весь эфир был в них. Мы были в каком-то смысле альтернативой. Слово “рок” было вообще запрещено в Советском Союзе. ВИА “Поющие гитары”, создатели первой рок-оперы в СССР “Орфей и Эвридика”, назвали ее “зонг-оперой”. Первые, кто стали называть себя “рок-группой” — это был “Карнавал” Владимира Кузьмина и Александра Барыкина в 82-83 году.
За последние 10 лет на постсоветском пространстве вернулась мода на нью-вейв, синти-поп и пост-панк, причем зачастую коллективы отталкиваются именно от советских традиций (например, вполне успешная на Западе Kate NV). Следите ли вы за молодыми коллегами и кто из них вам наиболее симпатичен?
Я слышал белорусские коллективы “Молчат Дома” и Super Besse. Я с интересом отношусь ко всему этому — мне нравится, что ребята обращаются к 80-м, мне это приятно. То, что это время не уходит из моды — это хороший признак.
Я считаю, что мир все-таки тащится к своему концу и человечество не хочет идти туда, ему хочется вернуться в 80-е, потому что это были благословенные годы. Тогда было ощущение какого-то счастья. Музыка была настолько разнообразной! Я вот сейчас читаю книгу про лейбл 4AD, как тогда зарождалась в 80-х вся эта инди-волна. Вы в 83-м году скажите мне название Cocteau Twins — я бы вообще плечами пожал. Мы и знать не знали о такой музыке и познакомились с этим только в конце 80-х. Сейчас рассматриваешь всю палитру 80-х — это радуга, там было все. Потому к той эпохе и обращаются.
Устали ли вы от популярности песни “На заре”?
Бывали такие периоды, что не то чтобы невмоготу — как раз вмоготу, если надо, то ты исполняешь. Но сейчас нет такого чувства, что подташнивает от “На заре”. Когда я ее исполняю, то я прислушиваюсь к себе — в каком состоянии мой голос, могу ли я донести то, что доносил в 1987 году. Это же интересно. Сейчас мне помогает Герман Штром в припевах, потому что моя тесситура понизилась, все-таки возраст. Но куплеты я исполняю. Нет чувства какого-то перенасыщения песней, благо мы и выступаем нечасто. Может, еще и поэтому.
Слышали вы каверы на “На заре” и какой произвел наибольшее впечатление? Например, Монеточка?
Конечно, мне понравилось! Мне вообще нравится, что на эту песню делают кавера — значит, песню любят. Ну она действительно красивая, хорошо сделана, хорошо спета мною.
